Silencio de cal y mirto.
Malvas en las hierbas finas.
La monja borda alhelies
sobre una tela pajiza.
Vuelan en la arana gris,
siete pajaros del prisma.
La iglesia grune a lo lejos
como un oso panza arriba.
Que bien borda! Con que gracia!
Sobre la tela pajiza,
ella quisiera bordar
flores de su fantasia.
Que girasol! Que magnolia
de lentejuelas y cintas!
Que azafranes y que lunas,
en el mantel de la misa!
Cinco toronjas se endulzan
en la cercana cocina.
Las cinco llagas de Cristo
cortadas en Almeria.
Por los ojos de la monja
galopan dos caballistas.
Un rumor ultimo y sordo
le despega la camisa,
y al mirar nubes y montes
en las yertas lejanias,
se quiebra su corazon
de azucar y yerbaluisa.
Oh!, que llanura empinada
con veinte soles arriba.
Que rios puestos de pie
vislumbra su fantasia!
Pero sigue con sus flores,
mientras que de pie, en la brisa,
la luz juega el ajedrez
alto de la celosia.
|
Безмолвье мирта и мела,
И мальвы в травах ковровых.
Она левкой вышивает
на желтой ткани покрова.
Кружится свет семиперый
под серою сетью лампы.
Собор, как медведь цыганский,
ворчит, поднимая лапы.
А шьет она так красиво!
Склонясь над иглой в экстазе,
всю ткань она бы покрыла
цветами своих фантазий!
Какие банты магнолий
в росинках блесток стеклянных!
Как лег на складки покрова
узор луны и шафрана!
Пять апельсинов с кухни
дохнули прохладой винной.
Пять сладостных ран Христовых
из альмерийской долины.
В ее зрачках, раздвоившись,
куда-то всадник проехал.
Тугую грудь колыхнуло
последним отзвуком эха.
И от далеких нагорий
с дымной мглой по ущельям
сжалось цыганское сердце,
полное медом и хмелем.
О, как равнина крутая
сотнею солнц заплескала!
О, как, сознанье туманя,
вздыбились реки и скалы!..
Но снова цветы на ткани
и свет предвечерья кроткий
в шахматы с ветром играет
возле оконной решетки.
|
