Любимая, - молвы слащавой,
Как угля, вездесуща гарь.
А ты - подспудной тайной славы
Засасывающий словарь.

А слава - почвенная тяга.
О, если б я прямей возник!
Но пусть и так, - не как бродяга,
Родным войду в родной язык.

Теперь не сверстники поэтов,
Вся ширь проселков, меж и лех
Рифмует с Лермонтовым лето
И с Пушкиным гусей и снег.

И я б хотел, чтоб после смерти,
Как мы замкнемся и уйдем,
Тесней, чем сердце и предсердье,
Зарифмовали нас вдвоем.

Чтоб мы согласья сочетаньем
Застлали слух кому-нибудь
Всем тем, что сами пьем и тянем
И будем ртами трав тянуть.

Od glasine, draga, sladunjave
svud garež je kao od ugljena,
a ti, što tajanstvene si slave
usisni rječnik, sva okružena.

A slava - zemaljska nam je tlaka,
o da mi je niknut uspravnije,
i, ne kao protuha, ovakav
u rodni da jezik ući smijem.

Ne pjesnika vršnjaci već, eto,
i stazice, međe, lijehe uske,
sa Ljermontovom rimuju ljeto,
a s Puškinom snijeg ili guske.

Ja želim da od trenutka smrtna,
kad pođemo i povučemo se,
još tješnje od srca i osrčja
i nas dvoje urimuje posve.

I suglasjem vlastitoga sklada
sluh i mi da pokrijemo nekom,
svim time što pijuć sišem sada
i posisat ćemo travom mekom.

Fikret Cacan